Путешествие белого рояля: чешский маршрут белой эмиграции

Новая российская политическая эмиграция, как и сто лет назад, находится в поисках стратегии культурного выживания. Русскоязычные интеллектуалы и тогда, и сейчас тяжело переживали крушение своей идентичности. T-invariant пообщался с сотрудницей Post Bellum Мариной Добушевой, гражданским историком, которая восстанавливает противоречивый контекст эпохи послереволюционной эмиграции в Чехословакии, удивляющий параллелями с сегодняшним днем. 

Первая Республика
«Мы любили Россию, которую не знали»

С последней трети XIX столетия в Богемии набирала популярность младочешская идеология, частью которой был неославизм. Неудивительно,  что в руководство Первой Чехословацкой республики вошли выдающиеся политики, которые глубоко интересовались Россией как крупнейшей славянской державой. Премьер-министр Карел Крамарж (в прошлом депутат Рейхсрата, австро-венгерского парламента) и вовсе мечтал об объединении Чехословакии с Российской империей. Однако первый президент Томаш Гарриг Масарик и министр иностранных дел Эдвард Бенеш, будущий президент Чехословакии, были сторонниками демократического западного пути.

Томаш Масарик до революции был частым гостем в России, навещал Льва Толстого, увлекался Достоевским и писал о нем. Во время Первой мировой войны Масарик приезжал знакомиться с жизнью пленных чехов — солдат австро-венгерской армии, многие из которых перешли на сторону России, дали клятву на верность российскому императору и воевали в составе Чехословацкого корпуса.

Сильное влияние на взгляды премьер-министра Карела Крамаржа оказала жена, с которой он познакомился в московских салонах в 1890 году. Надежда Николаевна Абрикосова-Хлудова, держательница философского салона в Москве, была из богатого купеческого рода, владела текстильными фабриками в Эстонии, а у ее мужа, промышленника Дмитрия Абрикосова, была в Москве кондитерская фабрика, имевшей статус поставщика императорского двора (сегодня фабрика им. П.А. Бабаева). Развод с мужем занял около 10 лет, и свадьба с Крамаржем была отпразднована лишь в 1900 году на вилле Барбо, которую Надежда Николаевна, выпускница факультета архитектуры в Сорбонне, построила в Крыму рядом с Ливадийским дворцом императора. А в дальнейшем она занялась строительством резиденции рядом с пражским Градом, которая впоследствии стала премьерской.

Многие чехи испытали разочарование в России после ее поражения в войне с Японией и подавления революции 1905 года. Лучше всего эти чувства выразил Томаш Масарик: «Все мы выросли в русофильстве; славянское и русское для нас как-то сливалось. Но эта наша любовь была странной. Насколько странной — проявилось когда наши солдаты попали в русский плен и жили потом в России рядом с русскими. Мы любили то, чего не видели». Чехи обнаружили, что были влюблены в иллюзию, которую получили вместе с прививкой русской культуры, о роли которой и сейчас так много говорят.

Чешские легионеры
Они привезли из России русских жен и акварельные пейзажи

Чешские легионеры, основной контингент которых составили чехи, проживавшие в то время в России, и чешские граждане Австро-Венгрии, которые во время Первой мировой войны были захвачены в плен русской армией и присягнули императору Николаю II, тоже внесли вклад в русофильские настроения. Они разглядели в России не только убогие деревни, но и парадоксальное смешение высокой интеллектуальной культуры и удручающей бедности. Многие легионеры неплохо рисовали (это было частью домашнего воспитания), и, вернувшись в Чехословакию, издали свои зарисовки в виде открыток: «Картины жизни и боев чехословацких легионеров».

А еще многие из них женились на русских. Чехам очень нравился тип русской женщины, воспитанной в патриархальном обществе: они составляли контраст соотечественницам, среди которых тогда как раз набирало силу движение суфражисток, и уже в начале XX века женщины пробивались, например, в Рейхсрат. Так что десятки эшелонов, которые в 1918-1920 годах с боями пробивались по Транссибирской магистрали к Владивостоку через всю охваченную Гражданской войной Россию, были заняты семьями чехов, стремящихся вернуться на родину.

Так, Микулаш Антонин Чила, легионер, начальник гарнизонов Екатеринбурга, Красноярска, Иркутска и будущий генерал, женился в Екатеринбурге на дочери уральского промышленника Нине Круковской. А Карел Кутльвашр, возглавивший в 1945 году пражское восстание, был женат с 1919 года на девице Елизавете Яковлевой, дочери инженера. Она была женской писательницей: у нее выходили романы и стихи. В целом, среди легионерских жен редко можно было встретить простых деревенских красавиц, в основном это были интеллектуалки. Для того, чтобы жениться на русских, легионеры должны были принимать православие — таковы были условия времени. Многие даже брали второе православное имя, как, например, Микулаш (Николай) Чила. После возвращения легионеров домой в Чехословакии возникло много православных приходов.

Главный православный храм в Чехии располагался в самом сердце Праги, на Староместской площади, где петербургский князь Голенищев-Кутузов еще в 1870 году арендовал собор святого Микулаша на столетний срок. Сделал он это, потому что русские массово ездили на воды — в Карлсбад (ныне Карловы Вары) и Мариенбад (Марианске-Лазне) — и князь хотел, чтобы в Праге «им было, где лоб перекрестить». На время перехода к православной церкви в соборе сохранили все католическое убранство: скульптуры и росписи, не принятые в православном обряде, — но построили царские врата и иконостас.

Десятилетиями чешское общество было пропитано русской культурой, так что почва для русской эмиграции была подготовлена.

Миссионеры демократии
В Праге воспитывали кадры для России, которая вот-вот освободится

Исход русских в Чехословакию стал массовым к концу Гражданской войны — с 1920 года. Отвечая на него, Томаш Масарик разработал проект «Русской акции помощи», и с 1921 года эта государственная программа по принятию российской эмиграции была запущена. Хотя изначально она была рассчитана примерно на 8 тысяч человек, к 1925 году стало ясно, что число эмигрантов достигает примерно 30 тысяч.

Российская диаспора и в то время, по мнению властей, представляла опасность для государства, но по причинам, которые отличаются от обсуждаемых сегодня. Приехавшие россияне были разнопартийными: кадеты, меньшевики, эсеры, социалисты. Они принесли из России в Прагу свой спор и продолжали идейную гражданскую войну на чужой территории, грозя заразить своими разногласиями и чешское общество. Местные правые поддерживали российских монархистов, левые — социалистические партии. В Чехословакии жила Екатерина Константиновна Брешко-Брешковская, бывшая народница, которую Керенский назвал «бабушкой русской революции». Она бежала из большевистской России в чехословацком эшелоне. Местные левые буквально поднимали ее на щит. Вслед за волной вернувшихся легионеров, приехали офицеры Белой армии, и у них были те же психологические проблемы людей, прошедших войну.

Недавние жители одной империи группировались по национальному признаку. Было много хоров — они хорошо делились по языку. В хоре Александра Архангельского (он уже стариком выехал из России) было сто человек, которые исполняли русские песни и романсы, а сам Архангельский делал аранжировки — это имело большой успех. Грузинские плясовые ансамбли подрабатывали в ресторанах и выступали в домах культуры. Однако объединения эмигрантов, несмотря на богатую культурную жизнь, не было.

И в этом плане нынешняя эмиграция носит все черты разрозненности прошлого века, при том, что умом и тогда, и сейчас все понимали и понимают необходимость объединения.

Томаш Масарик стремился направить энергию российской диаспоры в мирное русло. По его задумке «Русская акция помощи» должна была включить в некий процесс все разнопартийные и разновозрастные слои российской эмиграции, в которой доминировали бывшие офицеры Белой армии. Для этого он привлекал московскую и питерскую профессуру, инженеров и научных работников. Эмигрантам, находившимся в тяжелом материальном положении, чехословацкое государство предлагало учиться — в любом возрасте: от 18 до 60 — что позволяло получить стипендию и маленькую, но отдельную комнату в худобинце. Одним из главных организаторов обучения студентов в рамках «Русской акции помощи» стал профессор Алексей Степанович Ломшаков, изобретатель, создавший централизованную систему отопления на Путиловских заводах. Масарик лично пригласил его в Чехословакию, где Ломшаков много лет читал курс по паровым котлам в Чешском высшем техническом училище и консультировал заводы Шкода.

В архиве, который сейчас находится в пражской Славянской библиотеке, сохранился список вещей, полагавшихся каждому такому студенту: десять белых рубашек, один костюм и одни ботинки в год и раз в два года — пальто. Анастасия Копршивова пишет, что, в отличие, например, от Франции, в Чехословакии благодаря этой программе практически не было бездомных российских эмигрантов.

Масарик считал, что учеба — единственный верный путь интеграции и отказа от политической склоки. Самим эмигрантам разрешали открывать университеты, которые работали по дореволюционным учебным программам. Даже юриспруденции продолжали учить на русском языке, поскольку Масарик был уверен, что власть большевиков не продержится долго: «“Русская акция помощи” — это способ, с помощью которого внимание эмиграции будет направлено на полезную деятельность во имя будущего России». В Праге воспитывали кадры для России, которая вот-вот освободится, но этого так и не произошло.

Зато многие из тех, кто настойчиво искал профессиональной реализации, учился и осваивал чешский язык, выстраивали вполне успешную карьеру. Так инженер Евгений Туманов, получив по программе помощи специальность инженера, принимал участие в строительстве пражской городской библиотеки на Марианской площади. А инженер, Владимир Попов, бывший директор Семеновских заводов в России, возглавил конструкторское бюро заводов Шкода и быстро разбогател на роялти от выпуска запатентованного им аппарата для скручивания сигарет.

Однако уже в конце 1920-х годов чехословацкое общество стало ограничивать мигрантов. Вышел закон об охране рынка труда, по которому, например, окончившие медицинский институт эмигранты, могли работать в ординации только в деревнях или небольших городах.

Деревенские имперцы
«Если три русских собрались вместе, они будут издавать газету»

Сейчас мы называем Прагу мощным центром эмиграции. Но тогда выходцы из Российской империи воспринимали ее как провинцию. Чехословакия и правда находилась на выселках Австро-Венгерской империи. Если обратить взгляд на тысячелетнюю резиденцию чешских королей — Пражский Град, то в 1918 году, когда он перешел в ведение президента Чехословакии, там росла трава по пояс. Это был заброшенный архитектурный комплекс, который восстанавливал Масарик. Поэтому тогда, да и сейчас тоже, для российских интеллектуалов гораздо привлекательнее были Берлин и Париж, а для военных — территория нынешней Сербии, поскольку там размещался штаб русской армии.

Хорошо образованные российские эмигранты стали основой местной интеллигенции, которой в юной республике был явный недостаток. Вместе с тем, они зачастую относились к окружающей действительности с некоторым высокомерием. Бытовал анекдот: «Если три русских собрались вместе, они будут издавать газету». Поэтому многие эмигранты не учили чешский язык, который им казался абсолютно птичьим. Зато они прекрасно говорили на немецком и французском, и этого было достаточно для общения в интеллектуальной среде.

Снимать в Праге жилье многим эмигрантам было не по карману. Студенты, которые не хотели жить в худобинце, или у кого образовывалась семья, селились в маленьких деревнях, вдоль железнодорожных веток, потому что билеты на поезд были дешевле трамвайных, и вдобавок поезда прибывали на вокзал Вильсона — сразу в самый центр Праги.

В маленькой деревне Мокропсы к юго-западу от Праги, на 800 человек местного населения, приходилось до 1300 русских эмигрантов. Деревенским жителям было выгодно сдавать им комнаты. Правда, русские часто не платили в срок или съезжали без предупреждения. Для очень регламентированного и воспитанного немцами чешского общества это было непривычно. Сохранились воспоминания хозяев, которые сдавали жилье, домовые книги, в которых регистрировали съемщиков, а также воспоминания Марины Цветаевой о жизни в соседней деревне Вшеноры. Анастасия Копршивова составила любопытную таблицу, характеризующую, как чехи воспринимали русских, а русские чехов.

Возвращенцы
Они везли с собой белый рояль, но оказались в полях Узбекистана

СССР нужен был пиар своего государства нового типа. Поэтому агенты НКВД уговаривали представителей русской эмиграции — особенно с мировым именем — вернуться. Многих склонил к отъезду Сергей Эфрон, муж Марины Цветаевой, они вместе с Константином Родзевичем учились в Карловом университете и в какой-то момент стали работать на НКВД, а впоследствии перебрались в Париж. Родзевичу удалось разыграть шахматную партию: завершив роман с Цветаевой, он в 1925 году женился на Муне Булгаковой, дочке богослова Сергия Булгакова, которого как раз в это время пригласили возглавить Парижскую семинарию. Во французской столице сложилась компания: Сергей Эфрон, Марина Цветаева, генерал Николай Скоблин и Надежда Плевицкая, его супруга. Все они, кроме Цветаевой, работали на НКВД и были причастны к таким преступлениям, как похищение генерала Евгения Миллера, председателя Российского общевоинского союза, который противодействовал «Союзу возвращения на родину», который возглавлял Сергей Эфрон.

Входил в этот круг и литератор Алексей Эйснер. Воспользовавшись «Русской акцией помощи» Масарика, он поступил на философский факультет Карлова университета, но бросил его, некоторое время нищенствовал в Праге, и вскоре стал убежденным советским агентом. Его предвкушение российского вторжения в Европу отразилось в стихотворении «Конница», которое в 1929 году опубликовал пражский журнал «Русская воля». В Париже он присоединился к Эфрону в «Союзе возвращения на родину». Такие союзы стали появляться в разных странах после Гражданской войны при участии советских спецслужб и обычно с одобрения местных властей, желавших побыстрее избавиться от беженцев. Однако на родине, несмотря на принятые для вида декреты об амнистии участников Белого движения, большинство из десятков, если не сотен тысяч репатриантов подверглись политическим репрессиям.

Несмотря на сотрудничество с советской властью не избежали репрессий и Эфрон с Эйснером. Первый по возвращении получил сначала дачу НКВД и через некоторое время вызвал к себе Марину Цветаеву с детьми, но вскоре после их приезда был арестован и приговорен к расстрелу. Причем в числе прочих свидетельствовать против него заставили его собственную дочь Ариадну, тоже репрессированную. Эйснер оказался удачливее и получил лишь 8 лет лагерей и столько же ссылки.

Впрочем, не все истории возвращения заканчивались лагерями. С началом «оттепели» в СССР из Чехословакии благополучно вернулась семья Евгения Чирикова, который кадетом воевал в Белой армии, потерял ногу и с огромным трудом вырвался из России в 1922 году. Русские эмигранты за глаза звали его «хромой барин». У его отца, писателя Е.Н. Чирикова было пятеро детей. Всех их он пытался вывезти, в том числе, и последними судами из Крыма с армией Врангеля. Еще несовершеннолетний Евгений в это время лежал в госпитале на Кубани. Отец обивал пороги добиваясь разрешения взять сына на поруки, а его супруга, актриса МХАТа, «одевшись подемократичнее» на телеге поехала разыскивать сына в отдаленной станице. Но в госпитале уже побывали красные. Они добивали раненых прикладами. Евгений выжил, но ему раздробили ногу, началась гангрена и пришлось делать ампутацию. Уже оказавшись в Европе, Евгений учился в Париже, работал в Праге радиоинженером и женился на дочке инженера Попова — того самого, который изобрел аппарат для скручивания сигарет. Хотя они все знали о большевиках — отец Евгения был знаменит в Чехии своими книгами среди которых автобиографический роман «Зверь из бездны» — они все же решили вернуться. Дочка Попова с хромым барином везли с собой белый рояль, но в итоге оказались в узбекском совхозе вместе с другими возвращенцами. Как выяснилось позже, их привезли туда по ошибке вместо сборщиков хлопка.

СМЕРШ
Закат первой русской эмиграции

По сохранившимся воспоминаниям, к концу Второй мировой войны местным православным священникам — архиепископу Сергию Королеву, архимандриту Исаакию Виноградову, который потом попал в ГУЛАГ, и отцу Михаилу Васнецову (сыну художника Васнецова) — паства предлагала бежать. Им организовали возможность отъезда в Америку. Но священники ответили: «Нет, мы будем со своей паствой до конца», — они его предвидели.

Небольшое число эмигрантов, в основном это ученые и изобретатели, у которых были налажены профессиональные связи с коллегами в других странах, уехали в последнюю минуту в Америку и Канаду. Но большинство осталось — им было некуда бежать.

СМЕРШ вошел в Прагу с уже готовыми списками. Его бойцы, звоня в квартиру, обращались с просьбой: например, советским солдатам нужно помочь что-то перевести. К уже упомянутому инженеру Евгению Туманову пришел знакомый студент, одетый в советскую военную форму, и попросил помочь в восстановлении разрушенного моста. Но после таких приглашений люди уже никогда не возвращались. Допрашивали эмигрантов на улице Делострелецкой, д. 11, где до того размещалось гестапо. Самому молодому из арестованных было 19 лет, — он провинился лишь тем, что у него была русская фамилия. Самому пожилому — князю Долгорукому — 89. Товарными вагонами белую эмиграцию отправляли в Сибирь, в лагеря.

11 мая 1945 года был арестован Владимир Трифильевич Рафальский, который вплоть до признания Чехословакией Советского Союза в 1934 году сохранял позицию консула российского временного правительства, имел консульский кабинет и очень активно помогал русским эмигрантам.

Николай Келин, выпускник медицинского института, бывший офицер Белой армии, из-за ограничения найма русских выпускников в больших городах, работал в деревне, и тоже был арестован в 1945-м. Однако ему повезло: НКВД-шник, который его допрашивал, был, как и Келин, из казаков, Келин, подарил ему свой сборник стихов о казачестве, изданный в Праге, и тот по-тихому его отпустил.

Всего с 11 по 13 мая 1945 года арестовали около 1000 человек — главных персонажей эмигрантской жизни. Большинство из них имели высшее образование, но плохо говорили по-чешски и скучали по России. Выяснить сегодня реальное число жертв не представляется возможным: до признания СССР в 1934 году эмиграция жила с нансеновскими паспортами, а после должна была выбирать между гражданством Чехословакии и СССР. Но и чешское гражданство не спасало от преследований. В советских лагерях умерло около 400 человек с чешским гражданством, семьям которых потом удалось добиться выплаты компенсаций от правительства Чехии.

Прав оказался оказался Эдуард Бенеш: «Эмиграция никогда не возвращалась на политические места, с которых ушла». Можно ли это спроецировать на нынешнюю эмиграцию?

Рассказывала: МАРИНА ДОБУШЕВА
Записали и обработали: МАРИНА ШТЕЙНБЕРГ и АЛЕКСАНДР СЕРГЕЕВ

Александр Сергеев, Марина Добушева, Марина Штейнберг  26.06.2023

Гражданская война, репрессии, Русская акция помощи, Чехия, эмиграция