Поддерживать научные связи необходимо везде, где это возможно, но противопоставление «разумные ученые» vs «бездумно лояльные массы» – это этическая ловушка, считает французский биолог, специалист в области молекулярной онкологии Мария Кондратова.
Недавно Т-инвариант опубликовал текст Алексея Оскольского «Упрямство факта VS лояльность лжи». Всецело соглашаясь с гуманистическим призывом автора продолжать возможное научное сотрудничество с коллегами, оставшимися в России, я, однако, нахожу необходимым оспорить аргументы, которыми он его обосновывает. Да, возможно, научное сообщество представляет собой одну из наиболее здоровых социальных структур в России, однако теоретизирование на тему «разумных субъектов» и «потестарных субъектов», которым подкрепляется этот тезис, представляется ошибочными. Поскольку такой подход встречается последнее время буквально повсеместно и рассуждения о «рабской природе» или «потестарной лояльности» одних групп людей и «исконном свободолюбии» или «интеллектуальной независимости» других стали одним из популярных пропагандистских сюжетов в информационной войне с обеих сторон, мне кажется важным предостеречь от этических ловушек, в которые легко попасть, если искренне поверить в возможность противопоставления «разумные ученые» vs «бездумно лояльные массы».
Множество исследований показывают, что даже ученые используют критическое мышление лишь в узком диапазоне профессиональной деятельности. Да и личный опыт многих из нас подбросит, если покопаться в памяти, «физиков» любивших в свободное от исследований время порассуждать о том, что египетские пирамиды возможно были построены инопланетянами, и высокообразованных «лириков», заряжавших воду Аланом Чумаком в 90-е. Теория двух систем мышления, предложенная психологом Даниэлем Канеманом и подтверждённая многочисленными экспериментами, наглядно демонстрирует, что человеческий ум по природе своей склонен к систематическим ошибкам и лишь очень небольшая часть нашей умственной деятельности строго следует тем правилам логического мышления, которые согласно Алексею Оскольскому является признаком «разумного субъекта». Безусловно «ученые» как социальная группа в среднем несколько более «разумны», чем «массы», но, боюсь, что за пределами своей узкой специализации эта разница куда меньше, чем нам бы того хотелось. Во всяком случае грань между антивоенной позицией и поддержкой СВО определенно проходит не по линии «верхнего образования».
Специалист в области машинного обучения в биологии, доктор технических наук Николай Борисов, покинувший Россию после начала войны с удивлением констатирует: «Когда началась война, то от многих креационистов, гомеопатов или антиваксеров, с которыми я жёстко полемизировал уже более двадцати лет, я получил письма поддержки за свою антивоенную позицию. Иногда ─ приватных, потому что люди боятся сесть в тюрьму. И я их за это ни в коем случае не осуждаю. Но иногда ─ даже публичных.
С другой стороны, были научные журналисты и даже маститые ученые с длинными и толстыми хиршами, которые стали транслировать самую агрессивную z-риторику. Иногда ─ публично. А иногда ─ приватно, с предупреждением: “Только ты об этом никому не говори”. Что ж, иногда это мотивировано тем, что такие люди занимают посты в международных комитетах, комиссиях, редколлегиях и т.д. А иногда ─ даже тем, что в академической среде, даже российской, быть za vойну не есть позиция большинства».
Если бы речь шла только об отождествлении «разумности» с «моральностью», можно было бы его пропустить, но меня как биолога по настоящему пугает тренд на противопоставление «групповой лояльности» и «интеллектуальной независимости», «рабского» и «свободолюбивого» в социальных дискуссиях последних месяцев, а то и лет. Когда такой риторики придерживаются пропагандисты ─ это неприятно, но объяснимо. Но если она проникает в научную дискуссию, то это очень опасный симптом.
Как бы ни ужасало нас происходящее в России и Украине, ученый должен оставаться ученым и понимать, что критиковать типичных представителей homo sapiens за групповую лояльность ─ это все равно, что критиковать их за прямохождение. Мы ─ социальные животные, и конформизм, как, скажем, долговременная забота о потомстве для нас не просто моральный выбор ─ это часть нашей природы, закрепленная естественным отбором. Высказывание «Платон мне друг, но истина дороже» сохранилось в людской памяти именно благодаря своей экстравагантности, поскольку десятки и сотни тысяч лет род людской и его предшественники-гоминиды выживали, руководствуясь прямо противоположной стратегией: к черту истину, главное не остаться одному. Одинокий представитель рода homo, как бы прав он не был, не имел ни малейшего шанса преуспеть (в эволюционном смысле этого слова) без поддержки окружающих. Изгнание из племени возможно не всегда обрекало «нонконформистов» на смерть, но в подавляющем большинстве случаев надежно препятствовало их размножению. Если что-то в природе человека и вызывает удивление, это не конформизм, а готовность отдельных особей противостоять общественному мнению. «Отдельных» ─ подчеркиваю, ─ «немногих». Эволюционная стратегия нашего вида строится на тонком балансе между критическим/новаторским мышлением и консерватизмом/лояльностью группе, аналогичной балансу между изменчивостью и наследственностью в биологических системах, и «потестарных субъектов» в этой системе всегда будет больше, чем «разумных». Можно с сожалением восклицать вслед за классиками: «Почему люди не летают, как птицы?!», но всерьез ожидать, что завтра мы все воспарим естественным путем не приходится. Эволюция общественных отношений понемногу высвобождает индивидуума от коллективного диктата, но эти веяния последних столетий едва ли способны стремительно изменить поведенческие паттерны, которые закреплены тысячелетиями отбора.
Прямохождение чревато болями в спине и проблемами при родах, а групповая лояльность оборачивается ксенофобией и внутривидовыми территориальными конфликтами (не только у людей, у многих животных), однако она же позволяет создавать сложные социальные структуры. Скажем, такой институт, как академическая наука, в существовании которой групповая лояльность играет не последнюю роль. Культ избранности «настоящих ученых» в Академии ничем принципиально не отличается от культа «традиционных ценностей» в РФ. А чувство вины и отчаяния у исследователя, оставляющего «чистую науку» ради более прибыльной и менее конкурентной работы в индустрии, психологически совершенно аналогично переживаниям эмигранта, вынужденного покинуть родную страну против своей воли ─ «я не смог!».
Ученые не меньше, а, может быть, даже сильнее других социальных групп повязаны групповой лояльностью. Собственно сама постановка вопроса, выделяющая «оставшихся ученых» из общей массы людей, продолжающих жить в России, указывает на это обособление, равно как и существование специальных академических программ вроде BRiDGE (Bridge for Researchers in Danger Going to Europe). Однако принципиальная разница между «учеными» и «не учеными» состоит в том, что «племенем» исследователя является не этнос и государство, а международное научное community, заинтересованное в мире и сотрудничестве. Именно это, на мой взгляд, определяет способность российских ученых противостоять потоку пропаганды, которой, увы, не наблюдается, скажем, у учительского сообщества, замкнутого в рамках государственных границ. В какую-то особую моральность научных сотрудников по сравнению со школьным врачом или педагогом трудно поверить тому, кто знаком с изнанкой академической жизни. Однако, будучи встроенными в глобальную международную систему социальных связей, эти люди в известной степени «обречены» видеть более широкую картину мира, чем те, кто взаимодействуют только с россиянами. То же можно сказать о современных мобильных молодых людях из больших городов, владеющих иностранными языками, в сравнении с поколением их родителей. Боюсь, у нас не много оснований считать нынешних 25-летних более образованными, чем нынешние 50-летние, но они безусловно более открыты миру и, как следствие, менее подвержены военной пропаганде.
Доказательством того, что принадлежность к «внутрироссийской» или «международной» социальной группе определяет отношение к СВО сильнее, чем интеллект и способность к критическому мышлению, служит заметная миграция из России не только ученых, но и, скажем, спортсменов. Спорт высоких достижений ─ явление интернациональное, как и наука; и принадлежность к мировому сообществу оказывается для многих атлетов важнее «государственной пайки», гарантированной им в РФ, притом, что едва ли кто-то станет утверждать, что спортсмены расположены к критическому мышлению больше, чем учителя.
Беда России вовсе не в том, что россияне как-то особенно подвержены пропаганде. Читая воспоминания Стефана Цвейга о том, как мгновенно «переобулась в воздухе» космополитичная европейская культурная элита после начала Первой мировой, и какую ненависть (со всех возможных сторон) вызывали миротворцы вроде Цвейга, легко потерять последние иллюзии насчет более и менее свободомыслящих народов. Трагедия России в том, что, люди, в чьих руках в данный момент находятся все средства воздействия на социум, используют ценности групповой солидарности, которые сами по себе являются не недостатком, а величайшим эволюционным достижением нашего вида, для разрушения, а не для созидания.
Вина российской интеллигенции, что спасается сейчас по заграницам или уходит во «внутреннюю миграцию», не в том, что она не свергла Путина, а в том, что за десятилетия относительной свободы слова она не пробилась к обществу (особенно к старшим поколениям, травмированным катаклизмами 90-х) с проектом, способным составить конкуренцию нынешнему «культу исторической обиды».
«Упрямство факта» заключается в том, что, пока мы продолжаем мечтать о массовой трансформации «потестарных субъектов» в «разумные», условные «путины» всегда будут выигрывать у условных «оскольских». Поскольку «путины» принимают людей такими какие они есть – самолюбивыми, иррациональными, жаждущими признания, травмированными ─ и работают именно с этим реально существующим «человеческим материалом» в то время, как условные «либералы» и «гуманисты» (включая и меня саму) все эти годы ждали и все еще продолжают ожидать, что им завезут какое-нибудь другое, более подходящее человечество, культурное, образованное и не такое «потестарное» как то, что имеется в наличии…
Вся энергия образованных носителей либеральных или гуманистических взглядов за редкими исключениями вроде фильмов Дудя и разоблачающих видео ФБК ушла в мелкие междусобойчики, выставки, книжки, дискуссии в узком кругу «своих». Мы брезговали «широкой популярностью», презрительно называли ее «популизмом». Другие оказались не столь брезгливы. Впрочем, и в этом печальном опыте нет ничего уникального, судя по тем же воспоминаниям Цвейга.
Что мы можем сделать теперь? Только одно – сохранять связи. Не только научные, но и личные: все возможные в России, в Украине, по всему миру. С одной стороны, помощь украинским беженцам и людям в Украине со стороны русской научной диаспоры – это наилучшее действенное выражение гуманистических ценностей современной науки, существующей «поверх барьеров» наций и государственных границ.
С другой стороны способность людей, остающихся в России, сопротивляться пропаганде напрямую зависит от «чувства локтя» пусть и виртуального. Многочисленные психологические эксперименты подтверждают: способность противостоять диктату большинства резко возрастает, если возражающий в группе не один. Известны случаи, когда люди, казалось бы, полностью провалившиеся в «альтернативную реальность», сформированную пропагандой в первые месяцы войны, позже приходили в себя, потому что рядом с ними все время оставался кто-то с последовательной антивоенной позицией. Если нет возможности немедленно остановить войну, то точно есть возможность сохранять маленькие островки совести и здравого смысла. Это самое меньшее, что можно сделать для тех, кто остался в России: помочь им выстоять и не сломаться.
Есть и еще одно возражение против традиционного противопоставления «разумного нонконформизма» «пассивной, бездумной лояльности». Оно совсем не учитывает третий вариант «безумного нонконформизма». А он встречается не реже, чем первые два, а выглядит намного страшнее. Думая о великих нонконформистах, идущих против мнения отсталого большинства, мы представляем себя Галилея, шепчущего «а все-таки она вертится», или Мартина Лютера Кинга, убитого за свои убеждения. И напрасно. Почему же забывается независимость Савонаролы, сжигающего картины, или нонконформизм Робеспьера, отправившего на казнь великого химика Лавуазье? Потому что он вызывает меньше симпатий у научного сообщества? Но историческая правда состоит в том, что на десяток «разумных нонконформистов» обязательно сыщется сотня таких безумцев, на фоне которых пассивный, беззубый лоялизм большинства будет выглядеть едва ли не добродетелью. Сегодня конформисты в России поддерживают войну, пусть так. Но разве они ее начали? Нет, ее начал образцовый нонконформист, развязав полномасштабную агрессию против Украины в 2022 году и тем самым повергнув в шок не только подавляющее число своих обычных сограждан, но и свое ближайшее окружение, всех бенефициаров российской власти. Идейные сторонники СВО, вроде того же Стрелкова – это тоже, кто угодно, только не «лоялисты»: последний критикует Путина так, как никакому Навальному и не снилось. Из этого следует, что конформизм как эволюционная стратегия не является этическим приговором, а нонконформизм, лишенный гуманизма, не спасает от ужаса разрушений.
Мария Кондратова 14.04.2023