«Союз тирана с софистом ждут тяжелые времена». Философы и социологи — о войне

Война уби­ва­ет мысль. Люди пере­ста­ют думать. Они гово­рят лозун­га­ми. Они кри­чат. Они не слы­шат друг дру­га. Поэтому так важ­но, что во вре­мя вой­ны оста­ют­ся люди, спо­соб­ные вос­ста­нав­ли­вать смысл базо­вых поня­тий: сво­бо­да, мораль, ответ­ствен­ность, лич­ность, доб­ро и зло. Российские фило­со­фы, социо­ло­ги и куль­ту­ро­ло­ги выпу­сти­ли сбор­ник ста­тей, кото­рый мож­но срав­нить с «Вехами» или «Из глу­би­ны» — с кни­га­ми, кото­рые тоже дела­ли попыт­ки осмыс­лить про­ис­хо­дя­щее с Россией и миром в кри­зис­ные момен­ты исто­рии. Книга назы­ва­ет­ся «Перед лицом ката­стро­фы». Это — страш­ное «лицо», но в него необ­хо­ди­мо всмот­реть­ся. T-invariant пуб­ли­ку­ет рецен­зию на кни­гу. Ее автор — уче­ный из России, кото­рый не может под­пи­сать­ся сво­им пол­ным име­нем. Мы так­же пуб­ли­ку­ем фраг­мент кни­ги — раз­го­вор двух фило­со­фов — Александра Доброхотова и Николая Плотнико­ва.

Перед лицом ката­стро­фы: Сб. ста­тей /​ под ред. и с пре­дисл. Николая Плотникова. LIT Verlag – Berlin – Münster – Wien – Zürich – London, 2023. – 181 с.

Скачать кни­гу в фор­ма­те pdf

«Мы в самом деле переживаем новый этап в мировой истории»

Эта кни­га начи­на­ет­ся со сло­ва «вой­на». И если вы, даже дома или с дру­зья­ми, гово­ри­те не «вой­на», а «спе­ци­аль­ная воен­ная опе­ра­ция», — вам не сто­ит читать эту книгу.

Эта кни­га назы­ва­ет­ся «Перед лицом ката­стро­фы». Но если для вас ника­кой ката­стро­фы нет, а есть «раз­во­рот над Атлантикой» или «постро­е­ние мно­го­по­ляр­но­го мира», да и вооб­ще Москва похо­ро­ше­ла, — вам не сто­ит читать эту книгу.

Эта кни­га напи­са­на слож­ным, изоби­лу­ю­щим тер­ми­на­ми, науч­ным язы­ком, со вся­ки­ми «кон­вен­ци­о­наль­ны­ми про­чте­ни­я­ми», «эклек­тич­ны­ми ком­про­мис­са­ми меж­ду инди­ви­ду­аль­ным успе­хом и кор­по­ра­тив­ной лояль­но­стью» и про­чи­ми «ради­каль­но инди­ви­ду­а­ли­зи­ру­ю­щи­ми и моне­ти­зи­ру­ю­щи­ми тех­но­ло­ги­я­ми», и если такая речь вам непо­нят­на и труд­на, и вы при­вык­ли к дру­го­му, неза­труд­ни­тель­но­му чте­нию (и слу­ша­нию), — вам не сто­ит читать эту книгу.

Но если, несмот­ря на кажу­щу­ю­ся нор­маль­ность окру­жа­ю­ще­го мира, вы где-то в глу­бине души испы­ты­ва­е­те непо­нят­ный, ничем не объ­яс­ни­мый дис­ком­форт; какое-то чув­ство тре­во­ги; какую-то тре­щи­ну в обы­ден­ной жиз­ни, и зада­е­тесь вопро­сом, — а, соб­ствен­но, поче­му? — то эта кни­га напи­са­на для вас, где бы ни были Вы, чита­ю­щий эти стро­ки на рус­ском язы­ке. Это очень рус­ская кни­га, очень рус­ский сборник.

Инициатор и соста­ви­тель ее, Николай Плотников, зна­ме­ни­тый, напом­ню, тем, что более трид­ца­ти лет назад вер­нул (вме­сте со сво­им дру­гом Модестом Колеровым; сей­час, впро­чем, их интел­лек­ту­аль­ные и житей­ские пути разо­шлись ради­каль­но) чита­те­лю «Вехи» и «Из глу­би­ны», — вели­кие для рус­ской куль­ту­ры сбор­ни­ки-мани­фе­сты, — воз­во­дит родо­сло­вие сво­ей кни­ги имен­но к ним.

Итак, перед нами шест­на­дцать интел­лек­ту­а­лов, зада­ю­щих­ся тра­ди­ци­он­ны­ми рус­ски­ми вопро­са­ми «что делать» и «кто вино­ват» — и не нахо­дя­щих, так же тра­ди­ци­он­но, на них отве­та. Философы, исто­ри­ки, куль­ту­ро­ло­ги. До недав­них пор прак­ти­че­ски все – бле­стя­щие пред­ста­ви­те­ли круп­ней­ших уни­вер­си­те­тов стра­ны (МГУ им. М.В. Ломоносова, СПбГУ, НИУ ВШЭ, РГГУ, РАНХиГС, ЕУ СПб, далее вез­де); ныне почти все — за пре­де­ла­ми любез­но­го Отечества (по моим све­де­ни­ям, в России сей­час нахо­дят­ся четы­ре авто­ра сбор­ни­ка, в том чис­ле бле­стя­щий фило­лог и пере­вод­чик Сергей Зенкин, автор эссе с гово­ря­щим назва­ни­ем «Ремесло залож­ни­ка», и фило­соф Елена Петровская). Представители раз­ных иссле­до­ва­тель­ских поко­ле­ний — от при­знан­ных в пост­со­вет­ской России учи­те­лей фило­со­фии Анатолия Ахутина (днев­ни­ко­вый фраг­мент от мар­та 2022 года «Нигилистическая вой­на и ответ­ствен­ность мыс­ли») и Александра Доброхотова (интер­вью с Николаем Плотниковым, оза­глав­лен­ное в духе рус­ской фило­соф­ской тра­ди­ции «Разговор о войне, тира­нии и кон­це исто­рии» — не хва­та­ет толь­ко «Краткой пове­сти об Антихристе») — до тех, чьи умы сло­жи­лись в послед­нее трид­ца­ти­ле­тие и, сле­до­ва­тель­но, обла­да­ют боль­шей сте­пе­нью внут­рен­ней сво­бо­ды: моло­дые фило­со­фы Мария Меньшикова (ста­тья «Левые и вой­на в Украине») и Анна Винкельман (эссе «Свободное выска­зы­ва­ние»). Однако боль­шая часть тек­стов напи­са­ны людь­ми, нахо­дя­щи­ми­ся в поре интел­лек­ту­аль­ной зре­ло­сти; рас­цве­та талан­та — и ответ­ствен­но­сти. Их мож­но было бы – с извест­ной долей услов­но­сти (до собы­тий 24 фев­ра­ля 2022 года), — назвать «либе­ра­ла­ми», или пред­ста­ви­те­ля­ми «кре­а­тив­но­го клас­са», эда­ки­ми завсе­гда­та­я­ми Банных чте­ний или авто­ра­ми «Логоса» и НЛО (да они и были участ­ни­ка­ми таких кон­фе­рен­ций и авто­ра­ми этих жур­на­лов). Однако Событие-втор­же­ние — такое собы­тие, кото­рое пута­ет все кар­ты и уни­что­жа­ет все сло­жив­ши­е­ся струк­ту­ры и иерар­хии. Поэтому так важ­но это Событие про­го­во­рить: выска­зы­ва­ние и рефлек­сия высту­па­ют как база для пере­с­бор­ки раз­ру­шен­но­го цело­го. Или, ины­ми сло­ва­ми — «нуж­но созда­вать новое дис­кур­сив­ное про­стран­ство сво­бо­ды соли­дар­ным уси­ли­ем в любой точ­ке мира, где пуб­лич­ная и опуб­ли­ко­ван­ная на рус­ском язы­ке интел­лек­ту­аль­ная пози­ция мог­ла бы состо­ять­ся без огляд­ки на цен­зу­ру и само­цен­зу­ру» (Николай Плотников, «Предисловие»).

Жанры тек­стов, вошед­ших в кни­гу, весь­ма раз­но­об­раз­ны: ана­ли­ти­че­ские или исто­ри­че­ские ста­тьи (Михаил Маяцкий, «Суд сове­сти и про­сто суд: неис­ку­пи­мость вины vs неот­вра­ти­мость нака­за­ния», Александр Дмитриев, «Миражи пре­ем­ства (к кри­ти­ке “обыч­ной схе­мы” рус­ской исто­рии про­шло­го века)», Оксана Тимофеева, «Влечение к смер­ти: от импе­рии к фашиз­му»), фраг­мен­ты пуб­лич­ных выска­зы­ва­ний (Андрей Архангельский, «Назвать зло по име­ни»), эссе (Елена Петровская, «Империя, или само­рас­ши­ря­ю­ща­я­ся пусто­та», Мария Майофис, Илья Кукулин, «Эмпрессия вме­сто идео­ло­гии»). Три раз­де­ла сбор­ни­ка, по мыс­ли соста­ви­те­ля, фик­си­ру­ют три изме­ре­ния ката­стро­фы – эти­че­ское, соци­аль­ное и антро­по­ло­ги­че­ское. Связующим зве­ном всех трех изме­ре­ний явля­ет­ся кри­ти­ка мен­таль­но­го изо­ля­ци­о­низ­ма, «пред­став­ля­ю­ще­го собой смесь созна­ния пре­вос­ход­ства, пере­жи­ва­ния фан­том­ной оби­ды и демон­стра­ции само­быт­но­сти»; а на самом деле – «скры­той фор­мой воли к вла­сти и гос­под­ства над дру­ги­ми». Это кон­структ, в кото­ром про­шлое засло­ни­ло насто­я­щее – вер­нее, по ост­ро­ум­но­му выра­же­нию Анатолия Ахутина, в кото­ром «стра­на едет в буду­щее в каре­те сочи­ня­е­мо­го наспех про­шло­го». Но это даже не совсем про­шлое (про­шлое все-таки уже про­шло), – но то, что было, дре­ма­ло трид­цать лет, – и вот сей­час вышло на поверх­ность и заго­во­ри­ло на при­выч­ном ему язы­ке. Авторы сбор­ни­ка гово­рят, апел­ли­руя то к Платону, то к Шеллингу, то к Чичерину, на ста­ром доб­ром язы­ке евро­пей­ской куль­ту­ры Модерна, и, шире, – хри­сти­ан­ской интел­лек­ту­аль­ной куль­ту­ры, к кото­рой при­над­ле­жа­ла, вне вся­ко­го сомне­ния, и куль­ту­ра рус­ская. Т.е. куль­ту­ра, где еще есть соци­ум, эти­ка и антропология.

***

Однако той реаль­но­сти, кото­рую опи­сы­ва­ет этот сбор­ник, для боль­шин­ства моих сооте­че­ствен­ни­ков не суще­ству­ет. Нет ника­кой «агрес­сив­ной вой­ны, раз­вя­зан­ной пра­ви­тель­ством России 24 фев­ра­ля», нет ника­ких «пре­ступ­ле­ний стра­ны-агрес­со­ра». Буча счи­та­ет­ся инсце­ни­ров­кой. Да и ника­кой ката­стро­фы тоже нет — жизнь обы­ва­те­ля почти не изме­ни­лась; кажет­ся, ковид в боль­шей сте­пе­ни вторг­ся в при­выч­ную повсе­днев­ность, чем эта непо­нят­ная, невнят­ная вой­на, когда цели неяс­ны и выго­ды неоче­вид­ны. Война — любая вой­на, не толь­ко эта – ощу­ща­ет­ся как ката­стро­фа, когда раз­ры­ва­ет ткань при­выч­но­го. Эта — для подав­ля­ю­ще­го боль­шин­ства — не раз­ры­ва­ет. Социолог Александр Бикбов (ста­тья «Травма неомер­кан­ти­лиз­ма и зада­чи новой куль­ту­ры») спра­вед­ли­во пишет о том, что «вой­на… попро­сту не мыс­ли­лась воз­мож­ной», и это повлек­ло за собой «трав­му вне­зап­но­го про­буж­де­ния». Поражает абсурд и невы­год­ность этой вой­ны имен­но для России. Война уни­что­жа­ет не толь­ко укра­ин­ские горо­да (Донецк и Мелитополь для меня укра­ин­ские горо­да). Она с успе­хом уни­что­жа­ет дости­же­ния послед­них трид­ца­ти лет в обла­сти эко­но­ми­че­ско­го, поли­ти­че­ско­го, куль­тур­но­го и про­че­го сотруд­ни­че­ства. Кажется, она почти уни­что­жи­ла тот тон­кий слой автох­тон­ной куль­ту­ры, кото­рый успел сло­жить­ся и в России, и в рус­ско­языч­ной Украине (вооб­ще укра­ин­ская опти­ка в сбор­ни­ке прак­ти­че­ски не пред­став­ле­на — кро­ме, пожа­луй, ста­тьи Марии Меньшиковой. Анатолий Ахутин, несмот­ря на свою созна­тель­ную жизнь в Киеве с 2014 года, — жест, кото­рый казал­ся тогда абсурд­ным, а теперь вполне понят­ным, и при­няв­ший тяго­ты воен­ной повсе­днев­но­сти вме­сте с «при­род­ны­ми» киев­ля­на­ми, все же оста­ет­ся рус­ским фило­со­фом, живу­щим в Киеве), — всё слож­но­устро­ен­ное про­стран­ство соци­аль­ных и куль­тур­ных ком­му­ни­ка­ций, кра­си­во и точ­но назван­ных Константином Леонтьевым «цве­ту­щей слож­но­стью». Позиция авто­ров сбор­ни­ка — взгляд свер­ху и немно­го со сто­ро­ны. Так во вре­мя взры­ва фраг­мен­ты раз­ру­шен­но­го цело­го под­ни­ма­ют­ся над уни­что­жен­ным пей­за­жем. Следует при­знать: наше опи­са­ние реаль­но­сти сно­ва нику­да не годит­ся, — точ­нее, реаль­ность вновь не соот­вет­ству­ет преж­не­му, выра­бо­тан­но­му в послед­ние трид­цать лет язы­ку опи­са­ния, на кото­ром мы толь­ко-толь­ко выучи­лись говорить.

Однако авто­ры кни­ги гово­рят на преж­нем язы­ке, исполь­зуя смыс­лы и оппо­зи­ции, про­го­во­рен­ные — будем чест­ны — в послед­ние трид­цать лет во мно­гом имен­но ими и бла­го­да­ря им. Ключевой оппо­зи­ци­ей тако­го рода будет «либерализм/​консерватизм» (и да: «либе­ра­лизм» в рито­ри­ке совре­мен­ной России — бран­ное сло­во). Так, Александр Бикбов пишет: «насто­я­щая ката­стро­фа начи­на­ет­ся в той неод­но­знач­но диа­гно­сти­ру­е­мой точ­ке поли­ти­че­ской хро­но­ло­гии, где кон­сер­ва­тизм осво­бож­да­ет­ся из инстру­мен­таль­но­го и под­чи­нен­но­го поло­же­ния, при­об­ре­тая свою соб­ствен­ную агентность».

Но зада­дим­ся вопро­сом: кон­сер­ва­тизм ли это в при­выч­ном, ста­ром зна­че­нии? Адекватного опи­са­ния явле­ния пока нет. К сло­ву, нет и внят­но­го кол­лек­тив­но­го выска­зы­ва­ния пред­ста­ви­те­лей это­го идей­но­го тече­ния, подоб­но­го сбор­ни­ку «Перед лицом ката­стро­фы»: мно­го­ча­со­вые запи­си на YouTube бес­ко­неч­ных «Философских Соборов» не про­яс­ня­ют, а ско­рее затем­ня­ют пози­цию его сто­рон­ни­ков, меж­ду кото­ры­ми (и это при­зна­ют они сами) нет кон­цеп­ту­аль­но­го един­ства. Язык z-паб­ли­ков фило­соф­ско­го пла­на отли­ча­ет­ся от офи­ци­аль­но­го z-язы­ка боль­шей сво­бо­дой сти­ля, но их род­нит одно: они вовсю и уме­ло исполь­зу­ют уже выра­бо­тав­ший­ся и очень спе­ци­фи­че­ский «язык вой­ны» как язык леги­тим­но­го хей­тин­га, агрес­сии и наси­лия. Напротив, язык сбор­ни­ка все­го это­го напрочь лишен.

На мой взгляд, сугу­бо при­страст­ный, умест­нее все же исполь­зо­вать тер­мин «z-кон­сер­ва­тизм»: тех меха­низ­мов кон­сер­ва­тив­ной под­держ­ки импе­ра­тор­ской вла­сти, на кото­рую так любят ссы­лать­ся неот­ра­ди­ци­о­на­ли­сты, воз­во­дя свою агент­ность и субъ­ект­ность то к Уварову, то к Победоносцеву, то к Меньшикову, не суще­ству­ет при­мер­но 150 лет. О реаль­ном сла­вя­но­филь­стве; о «не про­пу­щен­ном» импер­скою цен­зу­рою евро­пей­ском интел­лек­туа­ле Алексее Хомякове нынеш­ние z-кон­сер­ва­то­ры, — нет, не слы­ха­ли. Зато «собор­ность» и «рус­ская идея», утра­тив свое исто­ри­че­ское содер­жа­ние, ста­ли зна­ко­вым симу­ля­кром z-паб­ли­ков. Александру Бикбову вто­рит Михаил Маяцкий, решая попут­но еще один «рус­ский вопрос» — о роли лич­но­сти в исто­рии: «Путину уда­лось мно­гое: в тече­ние мно­гих лет он извле­кал мак­си­маль­ную при­быль из энер­ге­ти­че­ско­го, про­до­воль­ствен­но­го, а уже на наших гла­зах — и ядер­но­го шан­та­жа. Он смог при­влечь на свою сто­ро­ну как (крайне) левые, так и (крайне) пра­вые силы во мно­гих, в том чис­ле запад­ных, стра­нах…». Однако образ дей­ствий гаран­та, рекон­стру­и­ро­ван­ный по медий­ной кар­тин­ке, всту­па­ет в про­ти­во­ре­чие с реаль­но­стью: пол­ным про­ва­лом дей­стви­тель­ных инно­ва­ций в обла­стях, тра­ди­ци­он­но при­о­ри­тет­ных для СССР (кос­мос, атом­ная энер­ге­ти­ка и вооружение).

Эта вой­на — я поль­зу­юсь выра­же­ни­ем Семена Франка — «по ту сто­ро­ну пра­во­го и лево­го». Бесконечная «бит­ва чеки­стов с масо­на­ми» завер­ше­на. Существующая систе­ма вла­сти не раз­ли­ча­ет все эти тон­ко­сти; рабо­та­ет лишь меха­низм без­ого­во­роч­но­го под­чи­не­ния (в этой свя­зи пока­за­тель­но уволь­не­ние вполне себе z-пат­ри­о­та Модеста Колерова с поста глав­но­го редак­то­ра инфор­ма­ци­он­но­го агент­ства REGNUM: импе­рии, кото­рую он выстра­и­вал мно­го лет, во мно­гом сам). Пандемия разо­рва­ла те немно­гие гори­зон­таль­ные про­тестные соци­аль­ные свя­зи, кото­рые еще оста­ва­лись к 2020 году, когда любой митинг невоз­мож­но было согла­со­вать по види­мо раци­о­наль­ным при­чи­нам: во имя без­опас­но­сти здоровья.

Привычка дове­рия к медий­но­му про­стран­ству, зави­си­мость от СМИ и соц­се­тей, кото­рые ока­за­лись прак­ти­че­ски един­ствен­ным спо­со­бом ком­му­ни­ка­ции и полу­че­ния инфор­ма­ции, и, вдо­ба­вок, чрез­вы­чай­ная загру­жен­ность из-за абсурд­ных и про­ти­во­ре­чи­вых рас­по­ря­же­ний началь­ства, неспо­соб­но­го, как пока­за­ла прак­ти­ка, решить про­стей­шие рабо­чие зада­чи (сужу по опы­ту сво­их обе­их работ), — изме­ни­ла «сред­не­го чело­ве­ка». Александр Бикбов (и тут, оче­вид­но, рабо­та­ет опти­ка «со сто­ро­ны») оши­ба­ет­ся, гово­ря о невоз­мож­но­сти «фашист­ской моби­ли­за­ции насе­ле­ния», как моби­ли­за­ции «пуб­лич­но­го поряд­ка, кото­рая навя­зы­ва­ла бы уто­пию кор­по­ра­тист­ской и сакра­ли­зо­ван­ной нации, про­ти­во­по­став­лен­ной гедо­ни­сти­че­ско­му меж­ду­на­род­но­му капи­та­лу». Именно и про­ис­хо­дит в России сей­час, и имен­но этот нар­ра­тив ока­зы­ва­ет­ся понят­ным и дей­ствен­ным; тре­бу­ет­ся опре­де­лен­ное интел­лек­ту­аль­ное и воле­вое уси­лие для того, что­бы сопро­тив­лять­ся ему. Кажется, при­шла пора пере­смот­реть клас­си­че­ские трак­тов­ки тота­ли­та­риз­ма: они боль­ше не рабо­та­ют, как и понят­ные в слу­чае авто­ров сбор­ни­ка апел­ля­ции к диа­ло­гу меж­ду Ясперсом и Арендт. На мой взгляд, сугу­бо при­страст­ный, более точ­ной явля­ет­ся модель замя­тин­ско­го «Мы», с ее тра­ги­че­ской воз­мож­но­стью скры­то­го сопро­тив­ле­ния (что и было, к сло­ву, вопло­ще­но в оте­че­ствен­ной поли­ти­че­ской куль­ту­ре дис­си­дент­ства и «вто­рой куль­ту­ре» аван­гар­да вто­рой поло­ви­ны ХХ века).

***

Я сожа­лею, что раз­ме­ры ста­тьи не дают мне воз­мож­но­сти про­ана­ли­зи­ро­вать все тек­сты сбор­ни­ка. Отдельную эври­сти­че­скую цен­ность име­ют идеи Марии Меньшиковой и Елены Петровской (эссе «Империя, или само­рас­ши­ря­ю­ща­я­ся пусто­та»), опи­сы­ва­ю­щих вой­ну с помо­щью мета­фор тер­ри­то­рии и про­стран­ства; и эсте­ти­че­ски пре­крас­но эссе Константина Бандуровского «Три сним­ка»: как сти­хо­тво­ре­ния в про­зе. Мне хоте­лось бы завер­шить этот обзор раз­мыш­ле­ни­ем над «кодой» сбор­ни­ка – тек­стом Александра Доброхотова «Разговор о войне, тира­нии и кон­це исто­рии», по сути – клас­си­че­ским фило­соф­ским диа­ло­гом меж­ду ним и Николаем Плотниковым.

Александр Львович Доброхотов – фило­соф par excellence, и пото­му он гово­рит на язы­ке не «наци­о­наль­но­го» или «род­но­го», но «все­лен­ско­го» (я исполь­зую извест­ную оппо­зи­цию Вячеслава Иванова), — как и подо­ба­ет фило­со­фу. Что дела­ет фило­соф перед лицом ката­стро­фы? — То же, что и все­гда. Философия все­гда в извест­ном смыс­ле кон­сер­ва­тив­на и традиционна.

Философы, гово­рит Александр Доброхотов, — «хра­ни­те­ли фон­да изна­чаль­ных смыс­лов». Базовые поня­тия — на самом деле очень про­стые вещи: сво­бо­да, мораль, ответ­ствен­ность, лич­ность. Добро и зло. Это кон­крет­ная, жиз­нен­ная мета­фи­зи­ка, направ­лен­ная не толь­ко на сохра­не­ние, но и на поиск смыс­лов. Это все­гда – рабо­та: «про­во­дить реви­зию и кор­рек­цию клю­че­вых поня­тий разу­ма. Иначе ока­жешь­ся не на той сто­роне силы». И, добав­лю, это имен­но рабо­та, твор­че­ское и тру­до­вое уси­лие, когда резуль­тат ее может быть неожи­дан­ным и непри­ят­ным для того, кто эту рабо­ту осу­ществ­ля­ет. Работа в усло­ви­ях, когда «про­ра­бо­тан­ные куль­ту­рой инсти­ту­ты» более не рабо­та­ют или утра­ти­ли свое пра­во на легитимность.

Поэтому мы и гово­рим, к сло­ву, о смыс­ле вой­ны (Анатолий Ахутин). Этим фило­со­фия и отли­ча­ет­ся он идео­ло­гии: она все­гда ответ­ствен­на и неин­стру­мен­таль­на. Иными сло­ва­ми, «идео­ло­гия воз­ни­ка­ет, когда идея ста­но­вит­ся не целью в поис­ках исти­ны, а сред­ством выра­же­ния доидей­но­го содер­жа­ния, уже сде­лан­но­го выбо­ра (кур­сив мой)». Александр Доброхотов и Николай Плотников пред­ла­га­ют поду­мать (с неяс­ным зара­нее резуль­та­том) о про­стых, тра­ди­ци­он­ных для фило­со­фии вещах: о субъ­ек­те и обще­стве, о госу­дар­стве и импе­рии. Интересно, что сквоз­ной сюжет сбор­ни­ка, декла­ри­ру­е­мый в пер­вом же эссе (Олег Аронсон, «Стыд как общее чув­ство») — сюжет коллективного/​индивидуального стыда/​вины, мар­ки­ру­ет­ся фило­со­фом как лож­ный сюжет, и тоже по очень про­стой при­чине: «народ» — это не «мораль­ный субъ­ект». И «инди­ви­ду­ум» не может быть «злым» или «доб­рым» – кор­рект­но оце­ни­вать лишь его поступ­ки. Порою то, что «со сто­ро­ны» кажет­ся не-поступ­ком, без­дей­стви­ем, ока­зы­ва­ет­ся «изнут­ри», в пред­ло­жен­ных обсто­я­тель­ствах, поступ­ком, тре­бу­ю­щим ответ­ствен­но­сти и муже­ства – един­ствен­но воз­мож­ным. Большой про­счет соста­ви­те­ля, веду­ще­го свою родо­слов­ную от «Вех» и «Из-под глыб» (дистан­ция, к сло­ву, огром­но­го раз­ме­ра) — не вклю­чить в сбор­ник ста­тью, очерк или раз­мыш­ле­ние хотя бы одно­го услов­но­го Шафаревича — интел­лек­ту­а­ла, нахо­дя­ще­го­ся не «со сто­ро­ны», но «изнут­ри» — и «пла­стич­но при­няв­ше­го нуж­ные фор­мы» (ост­ро­ум­ное выра­же­ние Александра Доброхотова), не теряя при этом здра­во­го смыс­ла и рассудка.

Так мы подо­шли к финаль­но­му раз­мыш­ле­нию сбор­ни­ка: раз­мыш­ле­нию о при­ро­де тира­нии. Как же так вышло, и где же мы были все. Все очень про­сто. Ответ коре­нит­ся в самой при­ро­де тира­нии, сей­час, как соци­аль­но-поли­ти­че­ская праг­ма­ти­ка, вышед­шей на совер­шен­но новый этап. Дело в том, что тира­ну-то как раз нуж­на вой­на, нуж­на соли­дар­ность через моби­ли­за­цию (это то, что про­ис­хо­дит сей­час в совре­мен­ной России): нуж­на про­сто для суще­ство­ва­ния. Такова неиз­мен­ная при­ро­да тирании.

Проблема заклю­ча­ет­ся в том, что «тиран… нахо­дит общий язык с пуб­ли­кой», а фило­соф — не нахо­дит. «Тиран, — утвер­жда­ет Доброхотов, — это роман­тик, взы­ва­ю­щий к наро­ду, сти­хи­ям, золо­то­му веку, поч­ве и скре­пам», и это объ­яс­ня­ет, поче­му сре­ди z-моло­де­жи столь мно­го искрен­них, под­чер­ки­ваю, искрен­них роман­ти­ков (те, кто паро­ди­ру­ет это домо­ро­щен­ное юнге­ри­ан­ство в соб­ствен­ных целях, имея в виду совер­шен­но опре­де­лен­ные карьер­ные, мате­ри­аль­ные, ста­тус­ные инте­ре­сы — не в счет). Однако роман­тизм — это не про­сто порыв, кото­рый поз­во­ля­ет видеть в луже анге­ла (если не оши­ба­юсь, это мета­фо­ра Андрея Тарковского). Для того, что­бы кто-то мог уви­деть анге­ла, ангел дол­жен быть реа­лен. Или, еще коро­че: он дол­жен быть. «Изнутри» осо­бен­но бро­са­ет­ся в гла­за тот кри­зис оче­вид­но­сти, кото­рый пере­жи­ва­ет сей­час тира­ния: необ­хо­ди­мость в выстра­и­ва­нии навяз­чи­во­го нар­ра­ти­ва, необ­хо­ди­мость еще раз объ­яс­нить, «отку­да на нас гото­ви­лось напа­де­ние» — или что «мы» вою­ем про­тив импе­рии зла. Нарратив «язы­ка вой­ны», в отли­чие от реаль­но­сти, прост для вос­при­я­тия; он вызы­ва­ет из небы­тия и оправ­ды­ва­ет те пат­тер­ны кол­лек­тив­но­го пове­де­ния, кото­рые было дав­но уже при­ня­то счи­тать руди­мен­тар­ны­ми и стыд­ны­ми (напи­сать донос на сосе­да или кол­ле­гу, к при­ме­ру. Вообще, наблю­де­ние над невоз­мож­ны­ми, стыд­ны­ми ранее соци­аль­ны­ми прак­ти­ка­ми, от тер­ак­тов до судеб­ных про­цес­сов и аре­стов, — пища для пыт­ли­во­го ума). Он удо­бен. Он ком­фор­тен. Однако в этом нар­ра­ти­ве нет ни анге­лов, ни смыс­лов, нет ниче­го сво­бод­но­го и спонтанного.
А это катастрофа.
А.

Разговор о войне, тирании и конце истории между Александром Доброхотовым и Николаем Плотниковым

С любез­но­го раз­ре­ше­ния изда­те­лей кни­ги «Перед лицом ката­стро­фы» T-invariant пуб­ли­ку­ет ее фрагмент.

Николай Сергеевич Плотников, про­фес­сор куль­тур­ной и интел­лек­ту­аль­ной исто­рии России в Институте рус­ской куль­ту­ры им. Ю.М. Лотмана Рурского уни­вер­си­те­та Бохума.

Александр Львович Доброхотов, философ

Николай Сергеевич Плотников: Александр Львович, когда мы с Вами дого­ва­ри­ва­лись по пово­ду этой бесе­ды о фило­соф­ском пости­же­нии совре­мен­ной ситу­а­ции, Вы про­ци­ти­ро­ва­ли Августина. И вспом­ни­ли его опа­се­ния, что мы рис­ку­ем ока­зать­ся «про­дав­ца­ми слов», стре­мясь сфор­му­ли­ро­вать фило­соф­скую пози­цию перед лицом это­го нескон­ча­е­мо­го пото­ка убийств и пре­ступ­ле­ний, кото­рые совер­ша­ет Россия в Украине. Действительно, у мно­гих воз­ни­ка­ет ощу­ще­ние, что сло­ва сей­час дей­стви­тель­но ста­ли не нуж­ны. Но если мы бро­сим взгляд на исто­рию фило­со­фии, то нам при­дет­ся при­знать, что за исклю­че­ни­ем послед­них, может быть, отно­си­тель­но мир­ных 70-ти лет евро­пей­ская фило­со­фия все­гда раз­ви­ва­лась на фоне бес­ко­неч­ных войн и стра­да­ний людей во вре­мя этих войн. И сами фило­со­фы — от Сократа до Витгенштейна — при­ни­ма­ли непо­сред­ствен­ное уча­стие в вой­нах. А дру­гие были сви­де­те­ля­ми и даже жерт­ва­ми войн. Поэтому пер­вый мой вопрос к Вам такой: что может фило­со­фия перед лицом этой новой вой­ны? Будет ли она зани­мать­ся уте­ше­ни­ем, замол­чит или будет искать какие-то новые поня­тия для пости­же­ния действительности?

Александр Львович Доброхотов: Да, это дей­стви­тель­но клю­че­вой вопрос — что сей­час могут делать фило­со­фы. На самом деле, у них есть пря­мая про­фес­си­о­наль­ная обя­зан­ность — сле­дить за «началь­ны­ми поня­ти­я­ми», на кото­рых зиждет­ся вся раци­о­наль­ность. Ученые, напри­мер, не могут этим зани­мать­ся. Обычные люди с их здра­вым смыс­лом — тоже. А фило­со­фы долж­ны; они — хра­ни­те­ли фон­да изна­чаль­ных смыс­лов. Сейчас это важ­но, пото­му что про­ис­хо­дит пор­ча (corruptio) пер­вич­ных смыс­лов, базо­вых поня­тий: раци­о­наль­ность, сво­бо­да, лич­ность, ответ­ствен­ность и так далее. <…>
Платон нари­со­вал кар­ти­ну фило­соф­ской «бит­вы гиган­тов», в кото­рой одни штур­му­ют «небе­са», а дру­гие их защи­ща­ют. В том же диа­ло­ге он свя­зал в один узел софи­сти­ку и тира­нию, недву­смыс­лен­но ука­зы­вая на поли­ти­че­ский смысл этой бит­вы. Трудно не заме­тить, что бит­ва с тех пор так и продолжается. <…>

НСП: Одно из таких базо­вых поня­тий, еще с эпо­хи досо­кра­ти­ков, – это само поня­тие вой­ны. Философы дол­гое вре­мя и очень уси­лен­но иска­ли некий смысл вой­ны. При этом совре­мен­ное созна­ние рас­смат­ри­ва­ет вой­ну как невы­но­си­мую арха­и­ку и даже, может быть, тоталь­ную ано­ма­лию в чело­ве­че­ских отно­ше­ни­ях. Вот если гово­рить о том, что Вы назва­ли «базо­вы­ми поня­ти­я­ми», то мож­но ли дать какое-то оправ­да­ние этим поис­кам сего­дня? Можно ли вооб­ще гово­рить сего­дня о «смыс­ле войны»? <…>

АЛД: Это ост­рая тема для рус­ской фило­со­фии. В одной моей ста­тье я рас­суж­дал о том, как рус­ские фило­со­фы отре­а­ги­ро­ва­ли на вой­ну 1914 года. Спектр пози­ций доволь­но пока­за­те­лен. Экстремальные пози­ции в мень­шин­стве, а боль­шин­ство, при всем раз­но­го­ло­сии, раз­ви­ва­ют соло­вьев­ский «сред­ний» путь, луч­ше все­го сфор­му­ли­ро­ван­ный С. Франком: «Отыскание смыс­ла вой­ны, в чем бы оно ни заклю­ча­лось, долж­но быть под­чи­не­но обще­му тре­бо­ва­нию, что­бы та прав­да, во имя кото­рой ведет­ся вой­на, была дей­стви­тель­но обще­че­ло­ве­че­ской, рав­но необ­хо­ди­мой не толь­ко нам, но и наше­му про­тив­ни­ку»; «Мы долж­ны искать идею вой­ны толь­ко в том, что смо­гут и долж­ны будут при­знать и сами наши про­тив­ни­ки, когда у них рас­кро­ют­ся гла­за и они пой­мут то заблуж­де­ние мыс­ли и воли, в кото­рое они впа­ли»; «вой­на идет не меж­ду Востоком и Западом, а меж­ду защит­ни­ка­ми пра­ва и защит­ни­ка­ми силы, меж­ду хра­ни­те­ля­ми свя­тынь обще­че­ло­ве­че­ско­го духа […] и его хули­те­ля­ми и раз­ру­ши­те­ля­ми…». Конечно, сра­зу воз­ни­ка­ет вопрос, кто назна­ча­ет «хра­ни­те­лей свя­тынь» и как опре­де­лить «обще­че­ло­ве­че­ское». Но это уже не вопрос о смыс­ле, а сле­ду­ю­щий уро­вень проблемы.<…>
Мы еще не зна­ем резуль­та­тов пере­осмыс­ле­ния, но ведь не надо осо­бой чут­ко­сти, что­бы заме­тить, как фаль­ши­во зазву­чал наш мораль­но-поли­ти­че­ский сло­варь сра­зу после сего­дняш­ней вой­ны. В этом отно­ше­нии у меня нет ника­ко­го сомне­ния, что с 24 фев­ра­ля нача­лась «новая миро­вая эпо­ха», кото­рая заста­вит пере­пи­сать все, вклю­чая гло­баль­ное устрой­ство мира. И наше (фило­со­фов) место тут в том, что­бы ска­зать, есть ли вещи, за кото­рые нуж­но вое­вать, а в конеч­ном сче­те и уби­вать, или это ни при каких обсто­я­тель­ствах невоз­мож­но. Чтобы отве­тить на этот вопрос — один сре­ди мно­гих серьез­ных вопро­сов сего­дня — нуж­но, напри­мер, про­яс­нить, что такое пра­во. Ведь пра­во – это еще и обя­зан­ность защи­тить свободу. <…>

НСП: Это важ­ный сюжет для евро­пей­ской фило­со­фии — кон­цеп­ция «спра­вед­ли­вой вой­ны». Но с ней свя­зан болез­нен­ный вопрос. Ведь опыт мно­гих войн эпо­хи модер­на, и конеч­но, Первой миро­вой вой­ны, а в еще боль­шей сте­пе­ни – нынеш­няя вой­на про­тив Украины, пока­зы­ва­ют нам, что каж­дая из сто­рон заяв­ля­ет, что борет­ся за «пра­вое дело». И агрес­сор, и жерт­ва апел­ли­ру­ют к спра­вед­ли­во­сти. Но не ста­но­вит­ся ли идея «спра­вед­ли­вой вой­ны» лишь «субъ­ек­тив­ным посту­ла­том»? Но ведь тогда полу­ча­ет­ся, что раз­ру­ша­ет­ся вся­кий объ­ек­тив­ный смысл поня­тия справедливости?

АЛД: Вы кос­ну­лись важ­ной темы. Может быть, самой акту­аль­ной сей­час для фило­со­фии. Как-то ста­ли немод­ны­ми ста­рые доб­рые кате­го­рии субъ­ек­тив­но­го, объ­ек­тив­но­го и абсо­лют­но­го. Если эти сло­ва и про­из­но­сят, то с пила­тов­ски­ми инто­на­ци­я­ми. Но вот хоро­шая новость – абсо­лют­ные исти­ны суще­ству­ют. По край­ней мере две вещи люди зна­ют с абсо­лют­ной точ­но­стью: есть раз­ни­ца меж­ду доб­ром и злом и есть раз­ни­ца меж­ду исти­ной и ложью. (Подчеркну — «раз­ни­ца»: даль­ше уже начи­на­ет­ся рабо­та по нахож­де­нию добра и исти­ны). Мы стал­ки­ва­ем­ся здесь имен­но с абсо­лют­но­стью, пото­му что для тако­го зна­ния не нуж­но ниче­го кро­ме акта созна­ния. Сомневаться мож­но в тех слу­ча­ях, когда нуж­но соот­но­сить поня­тие и факт. Здесь же сам вопрос о раз­ни­це явля­ет­ся и фак­том, и поня­ти­ем. Мне не нуж­на ника­кая инфор­ма­ция об истине и доб­ре; я самим вопро­сом создаю реаль­ность, в кото­рой наме­рен жить. Это акт само­опре­де­ле­ния: я создаю себя как суще­ство, зада­ю­щее этот вопрос, кото­рый, если угод­но, явля­ет­ся про­пус­ком в мир разум­ных существ. Но, конеч­но, даль­ше начи­на­ют­ся поис­ки отве­та на вопрос. <…> Если исти­на вооб­ще есть, воз­мо­жен про­цесс ее поис­ка. Это не про­ис­хо­дит авто­ма­ти­че­ски, а выгля­дит как про­цесс тяж­бы. В слу­чае с вой­ной то же самое. У всех (почти) своя прав­да: одним нуж­но про­стран­ство для раз­ви­тия, дру­гим – тор­же­ство иде­а­лов и так далее. Но если при­зна­ет­ся (и тем самым созда­ет­ся) раз­ни­ца меж­ду доб­ром и злом, воз­мо­жен «суд» и его решение.

НСП: Но кто явля­ет­ся пра­во­моч­ным субъ­ек­том для выне­се­ния решения? <…>

АЛД: Именно с этим мир сей­час и столк­нул­ся. В оче­ред­ной 1001-й раз. В безу­мии тира­нов все­гда есть своя систе­ма. (Да и что-то я не при­пом­ню кли­ни­че­ски безум­ных тира­нов: их рабо­та тре­бу­ет ума и уж во вся­ком слу­чае – хит­ро­сти). Логику тира­нии мож­но про­сле­дить, начи­ная с антич­но­сти. Отцы наши, гре­ки, изоб­ре­ли все, что мож­но изоб­ре­сти, не счи­тая совре­мен­ной тех­ни­ки. В том чис­ле они изоб­ре­ли тира­нию, кото­рой рань­ше не было. Они же ее тео­ре­ти­че­ски опи­са­ли, вклю­чая логи­ку поэтап­но­го раз­ви­тия тира­нии. Платон пря­мо пишет, что, начи­ная с опре­де­лен­но­го момен­та тира­ну нуж­на вой­на, пото­му что она дает то, что начи­на­ет усколь­зать у него из рук: соли­дар­ность через моби­ли­за­цию. К тому же вой­на лег­ко поз­во­ля­ет пере­нос вины за все беды на вра­га. Ключевой вопрос – отку­да берет­ся сама тира­ния <…> Тирания — это навя­зан­ный силой союз вождя и наро­да, отме­ня­ю­щий фор­маль­ные поли­ти­че­ские инсти­ту­ты рес­пуб­ли­ки по при­чине их мни­мо­го или дей­стви­тель­но­го бес­си­лия. И рука об руку с раз­ви­ти­ем тира­нии рож­да­ет­ся новый тип вой­ны с ее осо­бой легитимизацией. <…>
Формула тира­нии одна и та же. Зло вооб­ще — это скуч­ная баналь­ность; оно не спо­соб­но к раз­ви­тию. Но сре­да, кото­рой оно пита­ет­ся, измен­чи­ва; и это созда­ет иллю­зию «исто­рич­но­сти» зла. <…>

НСП: А что для Вас явля­ет­ся как бы опре­де­ля­ю­щи­ми при­зна­ка­ми такой тира­нии вла­сти? Наличие одно­го тако­го авто­ри­тар­но­го вождя или систе­ма вла­сти? Как вы это бы в совре­мен­ном кон­тек­сте опре­де­ли­ли тиранию?

АЛД: Тирания начи­на­ет­ся с заме­ной (чаще все­го — неяв­ной) прин­ци­па вер­хо­вен­ства пра­ва на прин­цип общин­ной соли­дар­но­сти. Вторым шагом явля­ет­ся пря­мое дей­ствие заин­те­ре­со­ван­ной груп­пы по захва­ту и по удер­жа­нию вла­сти. Общественный дого­вор и зако­ны в таком слу­чае могут суще­ство­вать, но толь­ко как деко­ра­ция. Они не име­ют зна­че­ния – в отли­чие от воли груп­пы. <…> Если уж совсем упро­щать — это пра­ви­ла игры, не пред­ре­ша­ю­щие игру.

НСП: Но пра­ви­ла мож­но и не при­ни­мать, в игру — не вступать.

АЛД: Именно так. Постулируя фор­му, я создаю мир для себя и пред­ла­гаю его дру­гим. Я волен ска­зать «да» или «нет», но не волен изба­вить­ся от ответ­ствен­но­сти за выбор. Вот тут ловуш­ка есть: рож­да­ясь, я попа­даю в мир, где «да» и «нет» уже были ска­за­ны — и не мной. Вход в этот мир бес­плат­ный, а вот с выхо­дом – про­бле­мы. Поэтому зача­стую пра­во вос­при­ни­ма­ет­ся как навя­зан­ные мне пра­ви­ла игры. Причем сопро­тив­ле­ние вызы­ва­ет не столь­ко прин­цип пра­ва, сколь­ко прин­цип фор­мы. По край­ней мере, так в рос­сий­ской куль­ту­ре. Эта глу­бин­ная непри­язнь к фор­ме обна­ру­жи­ва­ет насто­я­щий циви­ли­за­ци­он­ный раз­лом. Формальное в созна­нии рос­си­ян часто попа­да­ет в пей­о­ра­тив­ный ряд пусто­го, без­душ­но­го, лука­во­го… А про­ти­во­сто­ит ему душев­ное, чело­веч­ное, непо­сред­ствен­ное, пря­мое, искрен­нее… Конечно, эта кол­ли­зия воз­ник­ла не в России. Для Нового вре­ме­ни ее нача­ло – это вели­кая бит­ва Руссо и роман­ти­ков за пра­во дей­ствия на осно­ве инту­и­тив­ной ясно­сти и непо­сред­ствен­но­го ощу­ще­ния сво­ей право­ты. Врагом, в чис­ле про­че­го, ока­зы­ва­ют­ся «фаль­ши­вое» бур­жу­аз­ное пра­во; оно-де про­ти­во­сто­ит внут­рен­ней прав­де, кото­рую чув­ству­ют все доб­рые люди. В России этот топос обрел пло­до­род­ней­шую почву. <…>

НСП: Если вер­нуть­ся к опре­де­ле­нию тира­нии: полу­ча­ет­ся, что тиран, в отли­чие от фрон­то­во­го офи­це­ра, нахо­дит общий язык с пуб­ли­кой, живет с ней в одном мире?

АЛД: Да, поэто­му он все­гда побе­дит, если толь­ко… Вот в этом «если» – вели­кая тай­на истории. <…>
Большие эпо­хи закан­чи­ва­ют­ся рас­па­дом куль­ту­ры на полю­са пере­услож­нен­но­сти и при­ми­тив­но­сти. Следующие начи­на­ют­ся с откры­тия новой про­сто­ты. Кажется, судя по «сер­деч­ным склон­но­стям», для нас уже насту­пи­ла «эпо­ха упро­ще­ния». А зна­чит, союз тира­на с софи­стом ждут тяже­лые времена.

Редакция T-invariant  16.06.2023

война, война в Украине, Доброхотов, история, Плотников, Россия